Клод Симон. Архипелаг
сначала словно выдраны клочья местами будто под тканью лугов лесов полей параллельных расстилалось другое небо симметрично тому где летит самолет все же более темное голубое слегка лиловатое
или серое
посверкивая в контражуре словно металлические зеркала с тусклым блеском оправленные в траву
лимонный отсвет временами пробежит по поверхности когда солнце
оптический эффект оправляет их светом будто это не дыры а лужицы ртути лежащие чуть выступая на притененной земле
одна немного теснит дорогу что ее слегка задевает потом другая побольше (дорогу идущую вверх наискосок изгибаясь возвращаясь налево вдоль берега изгибаясь в другую сторону а потом снова принимая прямую траекторию) и более ничего: одни поля леса крохотные мерцающие прямоугольники крыш, потом еще одна, целый пруд на сей раз, потом четвертая потом пять десять земля теперь усыпана звездами искромсана так сказать разодрана
отрепье в прорехах тысячи дыр
словно самолет пролетает над одной из тех картин из тех графических игр где справа налево один из цветов мало-помалу занимает место другого охватывая разбухающими частицами каждый чуждый элемент в равном количестве посреди полотна потом
теперь наоборот: лоскутья растянуты долгими параллельными вереницами (какой громадный ледник тонны лет скользил медленно оставлял в отступлении...) темными на мерцающей насколько хватает глаз протяженности
колонны процессии бредущих паломников фантастическая армада курсом на
миллионы лет синеватыми толщами наползая шлифуя в безмерной тиши населенной безмерным хрустом гранит полированный мириады островов заливов мириады бухт бухточек где округляется море цвета устриц
кувшинки окаймленные светлым вразброс на аспидном фоне дрейфуя
архипелаг АРХI-ПЕЛАГО: первоначально не эти рассеянные зерна земли без числа а напротив просторное море
словно смысл перевернулся Содержащее для содержимого Греция наоборот (и то же для флагов один с белым крестом на голубом другой с голубым на белом) Как позитив и негатив песочные часы верх внизу где пустота полна язык вывернутый как перчатка швы тут становятся выступами
внезапный гром средь местной тишины расцветший цветок огня с желтым сердечком и алыми лепестками бои за эти проливы они же проходы для шведского железа для русских на закованных в железо кораблях бороздящих сии белые моря холодные под стать железу
фин-ляндия суо-ми: земля болот
воображая будто они населены сказочными созданиями полулюдьми-полурыбами как на тех изображениях где на известковом фоне розоватыми линиями очерчены существа с торсами пронизанными хребтом от которого расходятся ребра изогнутые словно зубцы остроги
фанатичные францисканцы босоногими явившиеся откуда-то возвести здесь святилище из глыб розовых лиловых бистровых цикламеновых с черепичной чешуйчатой крышей изобразить бичуемого изобразить как судия в сливовом платье умывает руки изваять эти гроздья запекшейся крови
лозы на боках на ладонях прободенных гвоздями ступнях где висят виноградины
море весь архипелаг поднимается к нам Один за другим начиная с дальних острова исчезали погружаясь один из них низкий чуть всхолмленный возвысился вырос прикрывая последние стремительно промелькнул на мели и вода брызнула под поплавками Его огромные моряцкие руки с толстыми плоскими пальцами с квадратными ногтями в черной кайме отработанной смазки перестали суетиться над рычагами и колесами приборного щитка с уймой черных циферблатов с уймой черных же рукояток среди которых они пробегали деликатно касаясь их как замысловатой женской анатомии стук мотора прервался прикинув что достаточно близко он ловко спрыгнул на скалу обмотал трос вокруг сваи причала
тишина заросли ольхи чуть подрагивают рябины высокие травы как розовые перья слагаются вдали в расплывчатые облачка пастели
в железных шлемах доспехах они несомненно тоже ступили на скалы высадились из челнов в клепках гвоздей оплетенные портупеями поверх коричневых ряс прежде чем изобразить на известковых стенах на белых сводах между расцвеченными пальмами в аркадах странных тварей амфибий
двое из них вырываясь из зубастой пасти какого-то болотного чудища двое ни рыбы ни мужчины ни женщины со ступнями огромными плоскими все еще ластами одна наделена нет не грудью сосцами как те самки китовых чья вульва говорят похожа на женскую схожая сласть
тишина вода пеленой расстилается не разбиваясь по полированным граням гранита отступая оставляя его влажным бок лиловой китихи
виноградины крови
или потрескавшимся: уже не скала грубая шкура старого толстокожего в чересполосице бороздок складок трещин засечек учиненных щербатым ножом
причал из шатких досок посеревших от воды мороза солнца вкривь и вкось опершись на первую же выступающую скалу пересекая еще один водный рукав тишина колышет бледные камыши потом камень под ногой тишина
только негромкий поскрип каната что натягивается и расслабляется мелкие волны ластятся к поплавкам небольшой гидроплан красный с белым застыл на воде насекомым с длинными лапами
канонады однако по одной из сих скал что за крепость сложенная из тесаных обломков этих же скал хранительница всех тут безмолвий лабиринтов лоскутьев
одни довольно большие с тропами дорогами домами с зелеными крышами красными стенами белыми рамами Под крылом самолета только что сжатые или распаханные поля где траектории тракторов прорезали параллельные полосы словно гигантский гребень прошелся их прочертил округляя углы обрамляя подчас валун или нефритовую купу вроде тех священных японских садов где песок ритуально разглажен граблями застывшее рыжеватое море с параллельными и неподвижными волнами вокруг камней оброненных тут и там каким-то изысканным богом
на других едва помещается несколько деревьев три сосны береза
плеск тишины
а на третьих ни пряди травы только гладь чуть касаясь воды окаменелая рыбина и не такие высокие чтобы не дать одинокой волне захлестывать без конца их омытые и лощеные мириады безмолвий
гремучие цветы огня окованные железом форштевни могучих парусников стремящих перед собою сквозь проливы фигуры на носах в изогнутых тесаных складках юбок хлопающих на ветру раскрашенные деревянные лица невозмутимо воздетые к небу скрывающая одну из размалеванных грудей рука их белые как мел маски в розовых румянах фаянсовой голубизны глаза развевающиеся под бушпритом густые смоляные шевелюры вода расчесанная форштевнем на пробор шевелюра пены
как святотатства удары грома отдающиеся в тишине отражаемые ледниками скалами пустым небом
англичане французы и еще рыжие варвары с густыми бакенбардами бретонцы в широких шляпах украшенных лентами в коротких куртках с короткими руками толстыми пальцами с поломанными такелажем ногтями
дикие цветы всевозможные зонтики колокольчики карликовые ромашки овсюг серо-зеленые лишайники или желтые как монеты накладываются друг на друга светло-желтые кляксы расползаются на промокашке усыпают звездами лиловую кожу скал и утесов
на гравюре они деловито снуют вокруг черных приземистых пушек на деревянных обитых железом лафетах приноровленных канатами что выгибаются при отдаче коренастый адмирал коротышка бакенбарды паклею на голове треуголка раздвижная подзорная труба медью сверкает в правой руке большой палец другой между пуговицами мундира на груди
гром и огонь
затем вновь тишина и ничего только треск пламени изредка балка осядет разбросав искры плоскости стен огромные камни цветом как мальва павшие оплоты разбросанные среди умолкших покойников
замки, смена времен
адмиральский корабль тихо скользит меж островов опутанный лесами такелажа и рей на носу вырезана какая-то ледяная королева императрицы с сине-белыми сине-красными именами Александра Кристина Катерина их платья из снега и золота развеваются вокруг бедер чуть дородные лица из снега жестокие горделивые государыни степей лесов
принцессы с приданым из архипелагов из уложенных слоями островов
леса огромные как континенты
оспаривая друг у друга у явившихся с юга захватчиков
проливы
перешейки
острова как
кувшинки
озера ртути
острова-рыбы
процессии островов
трясины
караваны островов по оловянному морю
бухты
блеклые камыши
люди-рыбы с телами из снега и розовыми костями их самки с сосцами нарисованы лососево-розовым по белизне тишины
СЕВЕР
один раз когда я прибыл закатное солнце зависло как апельсин над белым замерзшим морем раскаленный без жара диск неподвижный будто зажатый в перекрестье голых ветвей в атласном лососево-сером небе фасады с фронтонами и колоннадами у гавани в нежных пастельных тонах голубые охристые в белизне водоемов буксиры уже проложили протоки черной воды
но еще никогда…
столица Севера стужи
ГЕЛЬСИНГФОРС синий красный желтый с флагом на конце F колеблется на ветру развевается S ХЕЛЬСИНКИ обрываясь на K как треугольники расколотого форштевнями льда которые наверняка спаяла заново ночная стужа или возможно холод так силен что сразу после прохода корабля подскакивая в водоворотах кильватерной струи сталкиваясь друг с другом так и застыли хаос сероватых пластин как звезды как зубья пилы налезающих друг на друга вздымая свои острия рябь черной воды облизывает их косые плоскости
крикливые чайки с черными капюшонами чьи черные лапки на мгновение касаются матовой глади яростно спорят друг с другом потом все разом взлетают
спираль апельсиновой кожуры плывет то поднимаясь то опускаясь среди мусора куски дерева пробки щепки склеившаяся в колеблющиеся комья бурая всячина
но еще никогда не проникал я в…
в другой раз оранжевое солнце бледнело еще мало-помалу розовея в полуночном розовом небе где протянулись длинные рыжие брыжи дорожки словно оставленные щетинками кисти туманы или дымы из высоких труб параллельные коричнево-красные на подрумяненном небе вперемежку чернели портовые краны
который час? вполне может статься час ночи белый конь в молочной июньской ночи туман растягивался расползался серыми лентами по лугам между сумрачными лесами подчас они сгущались и машина казалось входила в неощутимую стену где растворялся свет фар конь привиделся на мгновение неподвижный словно подвешенный в воздухе как в замедленной съемке скачущий вдоль дороги за оградой ирреального луга и он тоже без цвета животное из северной легенды в предрассветном сумраке участник той же ирреальности что и сама ночь потом он исчез Далее все так же в открытом поле мужчина и женщина в городских костюмах она в каком-то вечернем платье такие же ирреальные направляясь или возвращаясь откуда с каких таких танцев когда вокруг не видно ни машины ни дома только все те же ленты разрываются срастаются снова оживляемые неуловимыми движениями волоча свои животы по серой от росы траве
мириады жемчужин
но я еще не...
скверы где на бронзовых стульях торжественно восседали церемонные и суровые господа облаченные в бронзовые пиджачные пары с бронзовыми галстуками при черных бронзовых усах уставившись перед собою пустыми бронзовыми глазами
...не проникал в эту юность эту старость я верил
где-то беспрерывно мерцая тысячи блесток зажигаясь и угасая между стволами озеро
но это не был еще настоящий Север только что-то что Эта меланхолия
возвышаясь среди диких цветов среди буйной и патетичной поросли эфемерного лета в ожидании что я увижу как мало-помалу он приходит в упадок разваливается на куски рушится просторный дом словно изъеденный невидимыми термитами тайной меланхолией с рокайльными щипцами своей крыши с галереями балконами в пожелтевших от времени деревянных кружевах между бледной листвой как престарелые дамы с иссохшей кожей мумий в выцветшей мишуре
воздушное бальное платье только светлое пятно его и виднелось плывущим на фоне черных лесов и белых словно фосфоресцирующих стволов берез
но это всего-навсего его кромка его благопристойная опушка которая оделась в бронзу оборок кружев словно для
потом я туда добрался: мало-помалу леса утратили строгую геометрию очертаний их опушки уже не обрезались прямыми линиями полями оградами теперь они волновались их верхушки напоминали языки пламени вскоре между ними не осталось зеленоватых пористых пятен с невнятными берегами где извивались черные потоки холмы начали облупляться стала видна сиреневая кожура земли потом это было там я шагал туда углублялся в старость мира тысячи десятки сотни тысяч поверженных бурями вырванных с корнем деревьев покоящихся среди вертикальных стволов новый напор растительных соков некоторые склонились цепляясь за молодых и больше нет скал нет трав нет цветов нет дорог только песчаная тропинка рыжеющая между рыхлыми волнами дюн покрытых мхами и серым лишайником
и так до Севеттиярви и Кандалакши а за Кандалакшей Архангельск за Архангельском Воркута за Воркутою Игарка за Игаркою Салехард равнины плато Верхоянский хребет хребет Черского и далее до Анадыря Чукотское море далеко дальше некуда человеку туда не дойти прошагав целую жизнь по лесу все время по лесу прерываемому разве что болотными топями прудами с бирюзовой аметистовой сапфирной водой длинными недвижными потоками огромными эстуариями быстрыми и неистовыми реками перекатывающими золотые песчинки
еще никогда
углублялся я в детство мира Отделенная от лесной верхотуры лентой красноватого света вздымалась гора облаков окаймленная поверху серебром
ослепительная
кладбище где не ступала нога лесоруба
вперемешку среди живых лежали скелеты с фантастическими корнями словно коронами кинжалами конвульсивно скрючив серебристо-серые члены я шагал по тишине лишайников в тишине песка (говорят что существуют и кладбища китов усеянные костями просторы) те что свалены последними бурями еще нетронуты и тверды другие же рассыпались когда я на них наступал крошились третьи являли собой разве что неясные вздутия почвы покрытые теми же лишайниками их стволы уже на три четверти впитаны гумусом возвращаясь в землю из которой некогда появились убеленные сединами поваленные великаны мало-помалу они размягчились осели вторя рельефу дюн погружаясь проглоченные поглощенные
веками
еще никогда не проникал я в седую старость на кладбищах мира: рождаясь взрастая неудержимо пересекая сталь зим безночные лета осени потом снова горностаевы зимы другие лета другие осени потом полегая растрескиваясь разлагаясь пища для корней тех кто на их место
матка деревьев
под горой облаков окровавленная бахрома окрашивалась в бистр их подсвеченная верхняя кромка мало-помалу вздымалась стеной теперь иссиня- черной
лесов колыбель
постепенно воды порога потемнели и к концу стали совсем черными тоже чернила где галопирующие султаны скакуны пены казались теперь как из снега березы на другом берегу все бледней и бледней под черным небом как будто весь свет собрался в этом противотоке в этом кипении обесцвеченная листва внезапно начался дождь неистовый дикий вперемешку с молниями припустил по пустынным берегам по тысячам и тысячам мертвых сосен судорожных и распростертых
в баре тоже красно-оранжевый свет впитан темными деревянными панелями цепляется за граненые бока рюмок обнаженные руки женщин словно светлые светозарные сами собой потеки
понимая почему было что-то как бы от южан в немного чопорной немного жесткой благопристойности к которой они себя принуждали словно прекрасный и дикий Крайний Север защищался силился воздвигнуть барьер фасад за которым
в ожидании что я увижу как оттуда выходит этакий чеховский персонаж спокойный и грустный меланхоличный мужчина с бородкой с лорнетом одетый в сюртук появляется на галерее под деревянными кружевами спускается по изъеденным древоточцем ступеням подходит и усаживается в плетеное кресло на разровненном гравии делая вид что открывает книгу тогда как через окна под искусной резьбой козырьков с облупившейся краской видно как расхаживают туда-сюда в летних платьях с жесткими воротниками и рукавами буфами женщины с причесанными на прямой пробор волосами с миндалевидными глазами слегка выступающими скулами на лицах отпечаток подавляемых страстей беззвучно колеблются посеребренные листья берез их тонкие серебристые с розовым торсы усеяны черными пятнами вроде горизонтальных ртов морщин или ран
я углублялся в детство и старость мира шаги мои не порождали шума
он смотрел как я приближаюсь тело в профиль голова повернута в мою сторону увенчана тяжелыми ветвистыми рогами покрытыми тем же серым растушеванным серым мехом что и тело я остановился мы замерли на какое- то мгновение он с головой задумчивого коня с чуть влажным ртом и кроткими глазами потом отвернулся безразлично высокомерный отошел небрежным шагом потом легкой рысью удалился средь редких деревьев бесшумно огибая груды валежника элегантный и одинокий в безбрежности лесов его серая масть показывалась и исчезала между стволами вскоре я потерял его из виду
или кладбище северных оленей возможно огромных животных что покоятся тут целыми стадами перепутавшись кривыми серыми рогами растрескавшимися мало-помалу в зимнюю стужу
видел я и пару огромных зайцев с белым на заду мехом с длинными ушами один проскочил чуть ли не между ног когда я нагнулся подобрать корень похожий на канделябр
(а эта странная колючая поросль гвозди беспорядочно перекрещивающиеся собираясь местами в параллельные пучки органы которые я обнаружил на земле — какой кузнец какой плотник приходил сюда. — ежи из ржавых игл толпы склеенные комковатым потеком расплавленного металла творение огня воздуха и воды из чего-то почерпнутого в земной утробе.)
я приласкал рыжую собаку с острой как у лисы мордой с заостренными ушами с ласковыми глазами картинки показывали как ловили медведей заманив их под нагруженный тяжелыми гладкими валунами ствол волков безжалостно оставляя их висеть на лапе зажатой в развилке дерева или лисиц зажимая их сзади скользящим узлом а противовесом вниз головой втаскивая на кол
мне сказали что чуть дальше по берегу большой реки что течет меж песчаными берегами на север живет очень старый человек (я спросил сколько ему лет мне назвали мой возраст) который никогда не уезжал оттуда кроме как на войну а потом вернулся в эти края где родился где всегда обитал где жил когда там не было ни асфальтовых дорог (как и дорог вообще) ни самолетов ни электричества ни аэросаней ни мотоциклов Хонда как у его внука ни заваливающего назад длинные пироги подвесного мотора ни мазута ни мазутных печей ни сборных бараков как в Миннесоте и Висконсине ни магазинов в этих бараках где можно купить рыболовные крючки зубную пасту аэрозоль от комаров карабины с оптическим прицелом цветные журналы с голыми девицами на обложке антибиотики шоколад плечики для одежды моющие средства когда не было к тому же ни аптекаря ни доктора перемещающегося на гидросамолете или вертолете ни телевизоров ни почтовых отделений ни овощных консервов ни...
река мирно текла выписывая широкие изгибы небо было серым вода была серой дул холодный ветер на внуке легкая футболка с английской надписью он копался в моторе вытащенной на берег пироги Сказал что недоволен рыбалкой что уже десять дней проводит все ночи на реке а наловил всего-то лососей килограмм по пятнадцать
собака-лисичка подбежала виляя хвостом потерлась о мои ноги и опрокинулась на спину поджав передние лапы чтобы я почесал ей живот
белые словно млечные потеки рук один из ее спутников встав поклонился она направилась впереди него к танцплощадке руки ее как из снега
мне сказали что старик мог бы рассказать как в начале зимы в ледяную пургу сгоняли оленей запирали в загонах из сбитых крест-накрест серых жердей как владельцы ставили им на уши метки как не лечились когда болели как умирали без единого слова как хоронили умерших на единственном острове с песчаной почвой ведь кроме деревянных лопат ничего не было как однажды паводок поднял наружу скелеты и пришлось зарывать их снова как оставляли куски оленьего мяса и сушеную рыбу на другом острове для богов и как соседний род пересек замерзшее озеро и украл мясо и рыбу как пришлось принести в жертву других оленей чьи полые кости все еще видны в расщелинах скал как лоси сбрасывающие рога каждый год подобно оленям так хорошо их прячут что никто никогда не находит как.
затем дождь прекратился леса вновь потемнели вода порогов столь же светла как и пена поток протыкали только черные камни показалось рыжее пламя дрожащее горизонтальное вровень с землей замерло у подножья сосны и тут же снова пустилось в путь пышный хвост раскачивается позади белка добралась до подножья другого дерева снова остановилась будто задумалась присев на задние лапки покрутив головой налево направо в пару скачков исчезла Теперь над деревьями тянулась желтая лента пока я писал она медленно дрейфовала вправо на северо-восток гроза поразила одну из опор и электричество отключилось но я мог писать и при этом свете пусть уже миновала полночь
белый в белой ночи он казался сошедшим с картины Учелло могучим боевым конем с бугрящейся мышцами грудью неуловимый надолго зависший в воздухе между двумя касаниями земли быть может он нес невидимую принцессу из северной сказки с руками из снега в платье тумана
я не пошел знакомиться с древним старцем с реки
все снова стало нормальным благопристойным По мере того как удалялся север опушки лесов вновь обретали прямолинейность словно отгороженные обузданные исчезли болотные топи
млечная ночь наполняла и улицу свет приходил отовсюду и ниоткуда маячили темные силуэты людей там и сям прислонившихся к стенам к стволам деревьев молча ждущих чего-то словно сон здесь заказан пролетали большие белые птицы приземлялись на пустынном шоссе делали пару шагов и взлетали все вместе бесшумно сова Минервы вылетает с наступлением ночи
мне подумалось что старик имеет право на тишину на мир там на берегу древней великой реки что тихо течет к ледяным океанам
когда я перестал чесать ей живот собака-лисичка вопросительно взглянула на меня кроткими глазками встала и отряхнувшись направилась в сторону леса
податливы потеки молока один на плече мужчины с которым она танцевала
на лужайке мужчина в бронзовой паре оставался все так же спаян с бронзовым стулом с бронзовым галстуком веско разглядывая перед собой покоящиеся на бедрах руки
белый почти иссиня
громады древесных трупов все в одном направлении в днях без конца в ночах без конца иные казались гигантскими допотопными насекомыми семенящими на кривоватых лапках скелетами-многоножками
семеро а может восьмеро сидели на набережной свесив через парапет ноги перед вереницей пастельно-голубых фасадов перед краснеющими куполами русской церкви столь же милые и на одно лицо как в Амстердаме на берегу Сены или в Ист-Виллидже девушек не отличить от юношей у всех светлые длинные волосы те же линялые джинсы лениво болтая босыми ногами пятки ударяют по камню кое-кто повернул голову посмотрел на меня не увидев у двоих были гитары
теплоход на Ленинград уже отбыл разворачивался посреди гавани с предельно величественной неспешностью труба изрыгала кольцами дым Незримый закат полынное небо над куполом храма отбрасывало на белую корму чуть золотистый отсвет
один из парней принялся теребить струны и напевать Их гортанный язык одновременно резкий и нежный наводит на мысль о японском с гласными согласными удвоенными растянутыми подвешенными словно к стойкам к вертикальной черте твердых букв вроде T или K похожих на подпорки изломы Их манера издавать Ahhrha... тоже как японцы выражая интерес удивление
миндалевидные слегка раскосые глаза
на конверте диска можно прочесть слова Одна из песен начинается так:
Miten mielellani miten mielellani
puhuisinkaan suuresta ilosta
Maan ja taivaan mehuista
ja rakkaudesta
подозреваю что как и всегда в песнях смысл слов не важен Только их звуки их музыка
когда я обернулся теплоход на Ленинград уже исчез (с молниеносной быстротой медленного: тут и уже не тут через какое-то мгновение не успеть повернуть кажется голову) Словно его стерли словно его и не было гавань пуста порыв свежего ветра морщил воду та вдруг заплескалась по босым ногам лодки закачались на привязи сталкиваясь друг с другом
ветер стих снова поднялся еще раз стих потом мало-помалу окреп перебирая их длинные волосы будто травы кто-то из девушек-юношей решил натянуть свитер Ветер был с севера и по мере того как крепчал становилось все холоднее
ПРОДВИЖЕНИЕ ПО ЗАСНЕЖЕННОМУ ПЕЙЗАЖУ
I
Легкой рысью он углубляется в лес. Ему нет нужды направлять лошадь, та сама пробирается между черных стволов деревьев. Правда, время от времени приходится пригибаться к ее шее, чтобы уклониться от низко нависшей ветки. Из ноздрей кобылы выбиваются два крохотных облачка пара. Бесшумно погружаются в снег копыта. Единственные звуки, которые слышны, звуки дыхания животного, подчас перебиваемые истовым выдохом, словно чохом, бряцанием стали (закушенные мундштук и уздечка, ножны сабли о стремя) или приглушенным треском раздавленной на ходу копытами сухой ветки. Подчас перемещение воздуха или, возможно, неуловимые колебания земли под ударами копыт сбрасывают с ветки ком снега, и тот падает столь же беззвучно. Он ощущает лишь легкий толчок по шляпе или в плечо, словно нежное прикосновение ладони. В такт рыси рывками скользят сияющие блестки, припорашивая клапан дорожной сумки, сукно его рейтуз на коленях. Они даже не тают от соприкосновения с тканью и мало-помалу осыпаются. Все-таки несколько узких полосок скапливаются вдоль швов, в сборках кожи и складках просторной накидки, пола которой заброшена на плечо. Небо серое, низкое, стального цвета. Когда на выходе из подлеска он пускает кобылу галопом, ее дыхание убыстряется. Раз за разом выталкиваемый легкими воздух заставляет шлепнуть друг по другу влажные губы.
Вполне естественно, ему приходится слегка двигать рукой, чтобы отклонять бег кобылы, которая легкой рысью, пробираясь между стволами, направляется к опушке леса. На белизне снега стволы кажутся одинаково черными. Вблизи кора берез предстает, однако же, серебристо-серой, местами розоватой, усеянной, словно края раны, горизонтальными угольно-черными трещинами. На соснах толстые красновато-коричневые чешуйки, верхушки которых удерживают крохотные кровли скопившегося снега. Из ноздрей лошади размеренно вырываются два веретена голубоватого пара. Вытолкнутые сначала вниз, они медленно поднимаются в ледяном воздухе и растворяются в нем. Несмотря на защиту перчатки, кончики пальцев руки, что держит поводья, сдавливают мучительные тиски. Вокруг, то ближе, то дальше, пробегают вертикальные стволы, словно прутья решетки, с разной в зависимости от расстояния скоростью. Бесшумно погружаются в снег копыта, оставляя на нем отпечатки подков. Иногда скопище снега вынуждает кобылу замедлиться, и она движется шагом, высоко вздергивает передние ноги, словно приплясывая на месте, высвобождает задние, поджимая их в прыжке под брюхо, и оставляет в снегу глубокую борозду, прерываемую осыпями. Ее дыхание тогда убыстряется. Ноги, кажется, составляют единое целое с задубевшими от стужи сапогами. Цвет низкого неба металлический, чуть медный. Чтобы выбраться из сугроба, кобыле приходится рывками напрягать мускулы. Он помогает ей опереться на мундштук, поднимая руку с поводьями, и сжимает бедра, чтобы удержаться в седле. Сотрясаемые энергичными усилиями животного, ножны и стремя сталкиваются со звонким бряцанием в тут же поглощающей его тишине. Никакой ветерок не шевелит верхушки деревьев. Иногда без видимой причины, без малейшего движения в подлеске, без того чтобы он увидел, как взлетает птица, отделяются, скользят с ветки на ветку комья снега, вовлекая все новые и новые в небольшую лавину, которая рассыпается об одну из нижних ветвей, и на скорости ему на лицо налипает пыльца мерцающих блесток, те даже не тают от тепла его кожи, цепляются за бахрому сукна и мало-помалу скапливаются в ритме рыси в складках накидки. Он высоко держит поводья, готовый приподнять голову лошади, если та наткнется вдруг на препятствие, одну из невидимых под снегом сухих ветвей, чей приглушенный хруст слышится время от времени.
III
Холод стискивает его ноги железными сапогами. Он ощущает, как тот подбирается все ближе и ближе, поднимается по ногам. Из-за удерживаемых шероховатостями коры маленьких скоплений снега темнее кажутся серебристые стволы берез, кора которых, местами нежно-розовая, растрескалась горизонтальными порезами, словно черными ртами с лопнувшими губами. Замерзший снег лежит и на чешуйчатых колоннах сосен, сиренево-серых, достаточно шероховатых, чтобы он мог зацепиться за выпуклости, подчас целиком покрывая с одной стороны крупитчатым слоем стволы деревьев, между которыми легкой рысью пробирается лошадь, едва управляемая ничтожным движением руки. Вскоре вокруг груди и плеч лошади поднимается легкий пар, она иногда медлит, подбирает ногу и тужится, чтобы выбраться из сугроба, вырывая из него одну за другой ноги, раскачивая шеей и помогая себе нервными рывками, жертва легкого смятения, которое всадник успокаивает голосом, вынужденный все же сжать колени и отклониться назад, чтобы смягчить скачки огромного мускулистого тела. Небо сумрачно, бесцветно, вытянутые массы облаков, замерших чередой чуть вздувшихся лент, образуют сплошной, без единой трещинки, потолок, проработанный в том же цвете графитом в смягчении металлически серого, почти черного, на чьем фоне пересекаются раздвоенные на конце ветки. Ему кажется, что ледяной гвоздь загнан под каждый ноготь руки, которую он теперь поднимает к груди, натягивая поводья, чтобы позволить лошади опереться на мундштук, помочь ей выбраться из сугроба и не дать оступиться, если она зацепится ногой за невидимую под снегом сухую ветку. Тишина, кажется, немедленно поглощает любые звуки. Словно исполосованный купол низких облаков, тесно спаянный на горизонте с заснеженной равниной, накрывает лес, весь пейзаж стальной крышкой, из-под которой не дано выбраться ни одному звуку. В лесу не слышно ни единой птицы. Ни даже беглого шуршанья застигнутого врасплох зверька, спешащего скрыться в зарослях. Ни песни, ни зова. И однако, только что, когда лошадь тужилась, погрузившись по грудь, он заметил легкие отпечатки, оставленные на снегу лапками в виде трезубца: вереница крошечных вееров, набрасывающая вялые арабески, без видимой цели возвращающаяся подчас вспять, себя пересекая, набрасывая петли. Местами дуновение ветра, его завихрения между деревьев придали снегу форму волн, под толстыми гребнями затвердевшей пены видны согбенные под их весом травы, тоже затвердевшие, замерзшие и пожелтевшие, омертвелые. Его ноги, кажется ему, зажаты в стременах холода. Едва выбравшись из сугроба, он пускает лошадь рысью. Тем не менее движение не согревает. Часто приходится нагибаться вперед или вбок, уклоняться, чтобы не закогтили нижние ветви, или нырять под них, а еще вынимать левую руку из-под накидки, чтобы отодвинуть ветку. Бывает и так, что внезапно он ощущает на шляпе или плече легкий груз, о котором ничто не предупреждало, и ком снега соскальзывает, рассыпаясь, по складкам накидки. А то и в лицо попадает как бы пелена неосязаемых блесток. Они проникают в нос, в глаза, в рот, где стремительно тают. У них металлический вкус, как у крошек железа, металлических опилок, не такой уж неприятный. Те, что остаются, зацепившись за брови, не тают, и, подняв взгляд, он видит белесую туманную бахрому. Несмотря на полу накидки, которую он забросил через плечо и в которую утыкается подбородком, отдельные кристаллики пробираются под форменный галстук, за воротник рубашки. Ножны сабли бряцают при каждом шаге лошади о правое стремя, наряду с дыханием животного это единственный звук, необычный, поразительный, в мантии тишины. Случается, что, когда они проходят под тяжело нагруженной ветвью, неощутимые в остальном содрогания почвы или перемещение воздуха вызывают падение большого снежного кома, тот падает с легким шипением, словно водопад, белый занавес, сразу по их прохождении, разлетаясь по земле, припорашивая круп лошади, на котором одно мгновение, перед тем как погаснуть, сверкают кристаллики. От влажной шерсти поднимается пар. Красновато-коричневая масть лошади подкрашена темным талым снегом и потом: сначала небольшие глазчатые пятна, потом целые чуть ли не черные полотнища. Покрывается темной влагой по бокам и шея. Выделяясь на абсолютной белизне снега, участки, где шерсть еще суха, кажутся почти красными. В черной гриве все еще остаются крохотные ледышки. На самом выходе из подлеска, на равнине сметаемый ветром снег не так глубок, видны даже кончики соломы, проткнувшие смерзшуюся корку. Несколько мгновений он продолжает идти рысью, и теперь слышно, как под копытами хрустит тонкий слой льда. Наконец он сжимает слегка ноги и пускает лошадь галопом.
Перевод с фр. В. Лапицкого