Сальваторе Квазимодо. Среди апельсинов галки хохот
лауреат нобелевской премии по литературе 1959 года
СРЕДИ АПЕЛЬСИНОВ ГАЛКИ ХОХОТ
Может, это верный символ жизни:
вкруг меня легко танцуют девы,
головы склоняя в перекличках
ритмов, голосов в лугах за старой
церковью. Покойный вечер, тени
встали над зеленою травой, –
как они прекрасны в лунном свете!
Память вам дарует краткий сон;
но проснитесь! Там, на дне колодца –
клекот первого прилива. Пробил час:
ваш, – полуистлевшие подобья.
Ветер южный – померанца цвет –
выкати луну, где спят нагие
девы, жеребца гони в поля,
влажные от кобылиц, разъяй
море, сдуй с деревьев облака:
цапля приближается к воде,
медленно исследуя болото,
среди апельсинов галки хохот.
ЧЕЛОВЕК МОЕГО ВРЕМЕНИ
Ты все еще оснащен камнем и пращей,
Человек моего времени.
Ты был на арене,
в солнечных часах смерти,-
я видел тебя,
в огненной колеснице,
у колес пыток. Я видел тебя...
И пахнет кровью,
как в тот день,
когда один брат сказал другому:
"пойдем в поле".
И это эхо,
холодное, цепкое,
дошло до тебя.
Забудьте, о сыны,
облака крови,
поднимающиеся от земли,
забудьте отцов:
их могилы тонут в пепле,
черные птицы, ветер
покрыли их сердце.
ВОРОН
Он пришел не с неба, нет, на бледный,
полный морскими травами луг северного сада
спрыгнул он вдруг, Ворон,
с крутых листьев: не символ
в согнутом радугами и дождем лете,
Ворон, настолько реальный, как акробат
на трапеции в Тиволи.
Легко ломающаяся, изменчивая картина вошла
в день, который в нас
заканчивался и в нас вогнулся
каруселями и кругами сильной воды,
остатками жарких матросских песен или
следами женщин в портах.
Пробил час на самом отдаленном берегу
Европы, оцепенелой и сейчас
Словно бы ищущей невинности.
Ворон был еще счастливым знаком,
похожим на другие, когда
я собственный мир
во всех фигурах и границах испробовал
и сдерживал крик,
чтоб искусить
медленное пространство,
удивленное, что я тоже смею кричать.
Может быть: игра, ожидание, жестокость;
однако немного иронии, и все теряется, и свет
пугает больше, чем тень. Ведь и ты
надеялась на внезапное, неведомое слово.
Потом Ворон повернулся,
поднял легкие ноги
и пропал в воздухе твоих зеленых глаз.
Немного иронии,
и все потеряно».
СРЕДИ АПЕЛЬСИНОВ ГАЛКИ ХОХОТ
Может, это верный символ жизни:
вкруг меня легко танцуют девы,
головы склоняя в перекличках
ритмов, голосов в лугах за старой
церковью. Покойный вечер, тени
встали над зеленою травой, –
как они прекрасны в лунном свете!
Память вам дарует краткий сон;
но проснитесь! Там, на дне колодца –
клекот первого прилива. Пробил час:
ваш, – полуистлевшие подобья.
Ветер южный – померанца цвет –
выкати луну, где спят нагие
девы, жеребца гони в поля,
влажные от кобылиц, разъяй
море, сдуй с деревьев облака:
цапля приближается к воде,
медленно исследуя болото,
среди апельсинов галки хохот.
ЧЕЛОВЕК МОЕГО ВРЕМЕНИ
Ты все еще оснащен камнем и пращей,
Человек моего времени.
Ты был на арене,
в солнечных часах смерти,-
я видел тебя,
в огненной колеснице,
у колес пыток. Я видел тебя...
И пахнет кровью,
как в тот день,
когда один брат сказал другому:
"пойдем в поле".
И это эхо,
холодное, цепкое,
дошло до тебя.
Забудьте, о сыны,
облака крови,
поднимающиеся от земли,
забудьте отцов:
их могилы тонут в пепле,
черные птицы, ветер
покрыли их сердце.
ВОРОН
Он пришел не с неба, нет, на бледный,
полный морскими травами луг северного сада
спрыгнул он вдруг, Ворон,
с крутых листьев: не символ
в согнутом радугами и дождем лете,
Ворон, настолько реальный, как акробат
на трапеции в Тиволи.
Легко ломающаяся, изменчивая картина вошла
в день, который в нас
заканчивался и в нас вогнулся
каруселями и кругами сильной воды,
остатками жарких матросских песен или
следами женщин в портах.
Пробил час на самом отдаленном берегу
Европы, оцепенелой и сейчас
Словно бы ищущей невинности.
Ворон был еще счастливым знаком,
похожим на другие, когда
я собственный мир
во всех фигурах и границах испробовал
и сдерживал крик,
чтоб искусить
медленное пространство,
удивленное, что я тоже смею кричать.
Может быть: игра, ожидание, жестокость;
однако немного иронии, и все теряется, и свет
пугает больше, чем тень. Ведь и ты
надеялась на внезапное, неведомое слово.
Потом Ворон повернулся,
поднял легкие ноги
и пропал в воздухе твоих зеленых глаз.
Немного иронии,
и все потеряно».